Бэкона я не понимала никогда. Была на него насмотрена изрядно - благодаря, конечно, титрам к "Последнему танго в Париже", введшим, как говорят комиссары нынешней выставки в Помпиду, по-настоящему художника в западную интеллектуальную моду. Последнее, правда, маловероятно: Бертолуччи поставил картины Бэкона в заставку к "Танго" в семьдесят втором, вдохновлённый первой его ретроспективой в Гран Пале в семьдесят первом, и первые крупные планы воющего от муки (выхаркивающего свои желудок, пищевод и анус через крик) Брандо, появляющегося под мостом Бир-Акейм, очевидно согласовал с динамикой триптиха Люсьена Фрейда: "Вместе с Бэконом зритель видит персонажей, занимающихся эксгибиционизмом своих внутренностей, чтобы потом использовать собственную блевотину в качестве косметики, мне показалось, Брандо делал в своей роли ровно то же". Зритель "Танго" призван был эти параллели считать, а, стало быть, Бэкон уже был достаточно растиражирован.
Единственная картина, меня у Бэкона поразившая, находится в Гааге. Это обнаженное, кажущееся в отстраненности своей циничным изображение пережившего полиомиелит ребёнка в натуральную величину, "передвигающегося на четвереньках" (walking on all-fours) по зелёному фону наискосок куда-то к кривому и тёмному окну. Картина была написана под впечатлением "динамических" снимков детей-инвалидов Майбриджа (копии которые висели тогда в том же зале, что и Бэкон; теперь, говорят, их убрали - очень уж сильно действовало сопоставление, посетители реально в товарных количествах лишались там чувств). Почти лишилась тогда чувств и я, и Бэкона для себя отметила. Однако ничто больше из им созданного у меня подобных эмоций так и не вызвало - освежеванные тела, фигуры, на унитазах сидящие (или в них блюющие) и прочие кровь-кишки-раскуролесило моих экзистенций никак не задевали.
Не задели и теперь, после действительно качественной (все компетентные люди это отмечают) выставки в Помпиду, связывающей последнее двадцатилетие творчество Бэкона с с книгами, дремавшими у него в течение жизни под подушкой. Не задели - но стали чуть понятнее. Шесть аудио-закутков в выставочных залах посвящены шести авторам (личные книги Бэкона висят на стенах в стеклянных чехлах, посетители могут послушать избранные отрывки по-английски и по-французски). Там - Эсхил ("Орестея"), Ницше ("Рождение трагедии"), Томас Эллиот ("Пустырь"), Мишель Лери ("Тавромахия"), Джозеф Конрад ("Сердце тьмы") и Жорж Батай ("Бойня"). И ведь действительно, послушаешь раз пять кряду что-нибудь вроде: "Пришлось, я помню, гарпий на картине мне однажды видеть: пищу у Финея рвут, с крылами те. А эти, хоть бескрылые, - страшней, черней. Храпят. Дыханье смрадное, а из очей поганая сочится слизь. Наряд на них такой, что в нем ни в божий храм являться не пристало, ни в жилье людей. Не ведаю, какого роду-племени страшилища. Какая бы земля, вскормив подобных тварей, горько не раскаялась?" - и осознаешь, что Бэкон вполне в русле древней традиции действовал, и, вполне возможно, был бы своим перед пифиями.
Галина Гужвина
https://www.facebook.com/galinaguzhvina/posts/1863630687114352?__tn__=K-R