События

Поводов задуматься было два, но я (пока) напишу об одном.

Меня позвали провести на каникулах занятие в зимней школе для одаренных детей. Участников отбирали по конкурсу со всей России. В моей группе были подростки класса из восьмого, милые, сведущие, готовые работать. На проходной вопрос «В каких произведениях литературы есть оживающие статуи?» не ответил ни один. Предположили, что, может, у Лавкрафта.
— В русской литературе.
Молчат.
— У Пушкина.
Молчат.
Сказала про «Медного всадника», двое или трое — из восьми — продемонстрировали узнавание, и один даже смог вспомнить, чья же это была статуя.
Но «Каменного гостя» не читал никто. И о сюжете — никаких представлений.

Меня расстраивает, что они не читали «Каменного гостя».

Классе в седьмом-восьмом мы нежно дружили с Самохой. У нее была ухоженная дородная мама-командирша и мямлящий мухортик папа, член райкома партии. Самоха умела грозно орать грохочущим голосом, как мама, и улыбаться светло и робко, как папа. Словом, она была страшно милая. После школы, на рубеже восьмидесятых и девяностых, она вышла замуж за директора мясокомбината и стала им, конечно, командовать.
Мы с Самохой перекидывались строчками из «Каменного гостя». Я пишу это и вижу Самохины светлые ресницы, блестящий нос, отворот бежевой водолазки, которую она надевала под форму в те холодные еще зимы, и слышу ее как всегда громкий иронический голос:
— Да, Дон Гуана мудрено признать! Таких, как он, такая бездна!
Не помню, чем я в тот раз заслужила сравнение с Дон Гуаном, но знаю, что ответила.
— Шутишь? Кто ж меня узнает?

Я вспомнила нас с Самохой и не могу теперь выключить динамик в голове. «Когда за Эскурьялом мы сошлись, наткнулся мне на шпагу он и замер, как на булавке стрекоза» — сейчас, как и тогда, я получаю физическое удовольствие от этого ритма.

Если бы в наше время был общесоюзный конкурс для одаренных детей, Самоха не стала бы его победителем. И я бы не стала.

На первый взгляд кажется, что дело в количестве информации. Что у нас было-то? Ну книги дома, ну библиотека. И четыре канала черно-белого телевидения. У кого дома много хороших книг, тому и повезло. Как сравнить это с мерцающим психоделическим цветком, внутри которого живут современные дети? Только что слева от меня была елка с огоньками. Я взяла в руку мобильник, и на месте елки возник яркий экранчик, на котором за полминуты сменились кризис формообразования в искусстве нулевых и десятых, аппликации по ткани, крашеные стебли сельдерея, синдром самозванца, енотики и толкование Торы.

Этим экраничком, который всегда с нами, можно прикрыть что угодно: муть за окном, книжную полку, неприятное (или приятное) лицо человека рядом. Пока у нас не отняли телефон, мы покрыты спасительным куполом светящихся окошек, на которых — вся информация в мире. Имея доступ ко всему, нельзя же и знать — всё. Человек не способен вместить в себя бесконечность.

Можно от этого и отталкиваться: сделать акцент на количестве и считать, что главная задача человека, который учит детей сегодня, — научиться сёрфить, то есть жить в хаосе непредсказуемо накатывающих потоков, и не давать им сбивать себя с ног, и находить в них смысл и пропитание. — И детей учить тому же.

Но я сейчас думаю не о количественном, а о качественном отличии нашей информационной среды от современной. Мы жили среди иерархий, четкого разделения на важное и неважное, главное и второстепенное. Советское образование, каковы бы ни были его прочие вины, было системным. Мы знали, что любая область знания устроена как дерево: есть ствол, есть ветви — и есть тысячи листьев, сменяющихся каждый год. Да, на предъявляемых нам деревьях были фантомные стволы и стволы, которые от нас скрывали. Но мы учились основным навыкам интеллектуальной работы: сравнивать, оценивать, выстраивать. Мы понимали, что, чтобы оперировать данными, надо их структурировать, и что, как по-разному их ни располагай, есть узлы, которые всегда останутся узлами.


Сегодня мы живем среди неопределенности и амбивалентности. Важные навыки наших дней — не замечать и не различать. Мышление в духе «есть многовековые стволы, а есть листья на сезон» порицается. Только попробуй сказать, что перед тобой лист, а не ствол — и ты уже влип: ты позволил себе оценочное высказывание, ты оскорбил чувства листа. Если взрослые говорят: «Мы не можем определить, что важно, мы не знаем, что пригодится через двадцать лет», — как ребенку понять, что лучше занять свою небезграничную память «Каменным гостем», чем лучшими мемами прошлого года?

Один из повторяющихся эпизодов в сказках такой: герой должен найти подлинный предмет среди множества копий. Для многих современных детей это было бы невыполнимое задание. Они не различают оригиналы и списки, у них нет представления об иерархичности информации, о ее разной ценности. Да и о критическом мышлении вообще. «Теория плоской земли верна, потому что она мне нравится».

Что, если мы позволим себе предположить, что, несмотря на всю необычность нашей «эпохи сингулярности», она — всего лишь время в ряду человеческих времен? И что, следовательно, нам нужны не только совершенно новые навыки, но и очень старые знания, в том числе и знание классики? Много ли классических произведений было написано за последние тридцать лет и они ли сияют на экранах у наших детей? Если мы посмотрим на среду нашего детства с этой точки зрения, какой она покажется нам в большей степени — бедной или лишенной мусора?

Умение взаимодействовать с другими, понимать их, жить с ними — одна из самых важных целей воспитания и образования. Знание Пушкина и Лермонтова и про это тоже: про общие начала языка, про общую для нас всех платформу речи.

Человек с телефоном может отгородиться своим экраном от чужого экрана. Он находится в безопасном и одиноком пространстве, как будто в храме на одного, под куполом, покрытым переливающимися квадратиками цифровой смальты. Картинки дробятся и множатся, ни одна не важнее другой. Спорить не о чем, да и не с кем.
Такая новая религия.