Автор: Инна Дулькина https://www.facebook.com/inna.dulkina
Кажется, в России началась эпоха новой этики. А сломалось все на "Дау".
Хотя замысел был грандиозным: создать лупу, в которой бы отразились все врожденные уродства «хомо советикуса». Зеркало, глядя в которое нельзя было бы не признать: да, мы, потомки советских граждан, слабы, жалки, склонны к насилию и его оправданию.
Как, например, буфетчица Наташа. Бывший следователь КГБ – настоящий! В «Дау» все настоящее! – во время допроса приказывает ей изнасиловать себя бутылкой. Что она и делает. Затем целует палача и соглашается писать доносы.
Жертва и насильник словно сливаются в танце. Они – одно целое. Можно предположить, что в этих персонажах зритель должен увидеть себя, ужаснуться, отречься и покаяться.
Тем более, режиссер убеждает: это не обычный фильм. Здесь все взаправду. Это не актеры. Здесь каждый играет самого себя. Гений – гения, аутист – аутист, детдомовский ребенок – детдомовского ребенка. Хотя нет, не совсем. Детдомовский ребенок на протяжении года играл сына Дау, а потом вернулся обратно в детдом. Здесь никто не имитирует эмоции. Люди показывают то, что чувствуют на самом деле, предупреждает режиссер. А так как они не актеры, их помещают в определенные обстоятельства, чтобы эмоцию спровоцировать.
В ход идет алкоголь. Участников проекта поощряют заниматься сексом. А чтобы вызвать настоящий шок, в ход идет убийство. Тоже, конечно же, настоящее. Нацист Тесак и его банда приезжают на площадку, устраивают погром и на глазах у участников проекта отпиливают голову свинье. Перед этим животному на теле рисуют звезду Давида.
В этом убийстве предполагается увидеть сильный художественный жест и, по всей видимости, ужаснуться тому, как безжалостен, жесток и беспринципен «хомо совьетикус».
Все должно было пройти гладко. У проекта была колоссальная поддержка. Огромное количество российских кинокритиков – самых видных и уважаемых – заранее ознакомились с проектом в Лондоне и вынесли вердикт: да, великое кино, новый шаг, тяжелая, но так необходимая нам правда.
Но что-то пошло не так. Неожиданно к проекту возникли вопросы. Могли бы съемки фильма, во время которых убивают животное, состояться в европейской стране? Почему Ларс фон Триер должен давать объяснения, что не отрывал утке лапку, а к Хржановскому – который спродюсировал убийство свиньи – у европейских кинокритиков никаких вопросов не возникает? Как можно рассуждать о художественности фильма, в котором мы видим сцены физического и психологического насилия, домогательств и принуждения? А ведь сам режиссер еще недавно убеждал нас, что здесь «все на самом деле». А та самая Наташа на пресс-конференции в Берлине сказала, что ей было страшно и что «это был не фильм – а настоящая жизнь»?
Эти вопросы сформулировали и озвучили Мария Кувшинова и Татьяна Шорохова, соосновательницы портала о кино «Кимкибабадук». Татьяна видела фильмы «Дау» на Берлинале. Она стала инициатором открытого письма пяти российских критиков дирекции фестиваля.
За свою критическую позицию по «Дау» Шорохова и Кувшинова подверглись жесточайшим нападкам со стороны коллег. Однако не будет преувеличением сказать, что благодаря их текстам о «Дау», в российском обществе произошел этический поворот. Ответы на заданные ими вопросы теперь вынуждены давать и сам режиссер, и поддерживающие проект журналисты. А огромное количество постсоветских мифов о художнике и власти вдруг стали рассыпаться на наших глазах.
Рассыпается миф о художнике, которого следует судить по его собственным законам. Оказалось, что невозможно отделить автора от его произведения. Что имеет значение не только художественность, но и условия, в которых она создавалась. Что здоровье участников эксперимента важнее полученного результата. А жизнь отдельной замученной свиньи – которая ни на что не подписывалась и согласие на долгую смерть от отпиливания головы не давала – важнее амбиций режиссера Хржановского, всех его звездных друзей, денег и офисов в Лондоне, Харькове и Киеве.
Рассыпается миф о непонятом гении, которого преследуют власть и чернь. Творец, который всячески эксплуатировал образ жертвы – меня запрещают в России! Подвергают цензуре! – при ближайшем рассмотрении сам оказался источником насилия.
Рассыпается миф о симбиозе палача и жертвы. Хржановский так старательно пытался убедить зрителя, что жертва и палач не различимы. Что они – одно целое. Что «Наташи» – соучастницы тиранов. Что нет спасения этой стране: угнетенные не восстают, а с готовностью садятся на бутылку. Угнетатели и их жертвы взаимозаменяемы и прекрасно сотрудничают друг с другом. Зритель – не столько русский, сколько западный, или западнический – здесь, по всей видимости, должен удовлетворенно вздохнуть и сказать: «Ну, конечно. Эти русские. У них это в крови. Ничего не исправишь» и написать еще одну статью о тяжести жизни интеллигента в «этой стране».
Но танец останавливается. Формула не сходится. Современный зритель в нее не верит. Он почему-то не поддается гипнозу и отказывается называть кислую кашу сладкой. Вот она жертва, Наташа Бережная. Поддерживающая «Дау» пресса возьмет у нее интервью, чтобы доказать, что нет, не жертва! Внезапно им потребуется это доказывать.
И, тем не менее, есть человек, к которому применяется насилие. И тот, который его применяет. Раздетая Наташа, засовывающая себе в вагину бутылку, а потом целующая следователя, вызывает сострадание. Режиссер, на чьей съемочной площадке это происходит, – чувства прямо противоположные.
Рассыпается миф о советском менталитете, красном человеке и хомо совьетикусе. Новость: советского генетического кода не существует. Есть расистские штампы, которые используют для расчеловечивания и оправдания насилия. Попытка в который раз посетовать на трудную долю художника в стране завхозов удалась в очень ограниченном кругу. В обществе – благодаря Марии Кувшиновой и Татьяне Шороховой – она провалилась.
Только что дочь Эдуарда Успенского Татьяна попросила не присваивать новой премии по детской литературе имя ее отца. Потому что писатель, по ее словам, неоднократно применял физическое и моральное насилие и к ней, и к другим членам семьи. Библиотека ожидаемо призвала отделять автора от его произведений. Но даже если такая премия появится, консенсуса в обществе она иметь не будет. А разговор о недопустимости насилия – какими бы соображениями оно не оправдывалось – остановить уже невозможно.
Иллюстрация: Г.Семирадский "Христианская Дирцея в цирке Нерона". 1897. Национальный музей, Варшава.